Искатели прошлого - Страница 33

Противоречие лежало на поверхности, настолько очевидное, что даже Залман не мог его не заметить.

— Если этот Дэнис был такой хороший, как ты говоришь, почему он дал тебе вещь, из-за которой могли казнить?

— Мне-то ничего не грозило. Я была маленькая. Бывает, что кто-нибудь из тех, кто находится в особой милости у Властителя, отдает свой медальон жене или ребенку, а то даже просит еще один для кого-то из своих близких. Меня бы не съели, только постарались бы выяснить, где я эту вещь взяла. Он мне так понравился, что я не стала прятать его вместе с другими блестяшками, я все время его носила. И он дважды меня спас. Первый раз, когда я вечером на окраинной улице нарвалась на кесу. Они были не из темной гвардии — пришлые, дикие, схватили меня и хотели сожрать, но когда увидели медальон Наргиатага, как кесу называли Мерсмона, это их остановило, они бросили меня и убежали. А второй раз, когда меня пустили в бункер. Так что я и жизнью, и своей здравой памятью обязана подарку Дэниса, — Сандра покачивала на цепочке волшебно сверкающую вещицу, и в ее голосе звучала грусть, от которой у Залмана тоже защемило сердце. — Это несправедливо, что он умер. Он никому не мешал и ни в чем не был виноват. Ладно, вернемся к моей истории. У входа в бункер была кутерьма, и все-таки я пролезла — я была толстенькая, но верткая. В давке мое пальтишко расстегнулось, шарфик съехал, и медальон Весеннего Властителя был на виду, так что офицер, который стоял у входа, сразу схватил меня и запихнул внутрь, а там кто-то другой меня сцапал — и в лифт, вместе с семьями государственных деятелей. Все были нервные, ошалевшие, никто не пытался выяснить, чей я ребенок. Медальон говорил сам за себя, а одета я была, как любимая дочка премьер-министра, опять же благодаря Дэнису. Эфра еще и денег ему давала, он их брать не хотел, но не брать не мог. Как я поняла из ваших подслушанных разговоров, если он по какому-нибудь поводу говорил ей "нет", она распускала руки. Зато я помогала Дэнису от этих денег избавляться, мы с ним шатались по магазинам и покупали для меня все самое дорогое, а потом шли в какую-нибудь кофейню, там я объедалась пирожными и пила самый лучший горячий шоколад. Ты однажды сказал ему, что это зря, что он меня так совсем избалует, а он ответил: "Пусть хоть кому-то будет хорошо, хотя бы ей". Себе он на эти деньги ничего не покупал и в кондитерских брал только кофе, весь десерт был мой. Как сейчас вижу: сидит он напротив за столиком со своей чашкой, бледный, задумчивый, такой красивый, словно это наваждение, а не человек, и в зеленых глазах — такая тоска… Я не знала, как ему помочь. Разве что залезть на крышу и скинуть оттуда кирпич на голову Эфре? Если бы представился случай, я бы так и сделала. Я его предупреждала, что за ним следят кесу, а он сказал: "Не обращай на них внимания". Тогда я поняла, что он про них знает, но ему все равно. А ты мне говорил, что все эти наряды, которые мы с Дэнисом покупаем — не главное в жизни, пусть они у меня будут, но я не должна придавать им слишком большое значение. Я пропускала это мимо ушей, но после поняла, что ты был прав — когда узнала, что Дэнис погиб, а ты попал в больницу и ничего не помнишь. Наряды и украшения у меня были, а вас больше не было. Наверное, тогда и закончилось мое детство.

Глубоко вздохнув, Сандра продолжила:

— Помнишь, я обещала рассказать, как у меня появилась сестра Элесандрина? Сейчас узнаешь. Мы провели в бункере около полутора суток. Никто не понял, что я ребенок из социальных низов, у меня хватило ума не раскрывать свое инкогнито. Потом кто-то объявил, что все закончилось, мы поднялись наверх, и я сразу припустила домой. Никаких разрушений я по дороге не видела, но заметила, что в городе что-то не в порядке. Транспорт не ходил, люди потеряно бродили по улицам, какой-то взрослый мужчина плакал и вслух жаловался, что не может найти свой дом. Когда я прибежала домой, начинало смеркаться. Мама и папа ужинали на кухне, и с ними сидела за столом девочка лет десяти-двенадцати, пухленькая, темноволосая и темноглазая, на ней было красное фланелевое платье в белый горошек. Я видела ее в первый раз, а моя мама угощала ее оладьями и называла Сандрой. "А ты чья дочка? — спросила мама, когда увидела меня на пороге. — Соседская? Садись, покушаешь вместе с нами. Как тебя зовут?" Господи, Залман, как я испугалась… Когда мы Эфру в Марсенойском парке встретили, когда Ушлеп за нами погнался, когда те кесу меня поймали и хотели съесть, я и то не испытывала такого страха!

— Почему? — удивился Залман. — Ты же благополучно вернулась домой.

— Да, но мама и папа меня не узнавали, мое место заняла какая-то чужая девчонка, которую они считали своей дочкой и называли моим именем! Любой ребенок тебе скажет, что это самый худший на свете кошмар. Брр, даже сейчас не по себе… Естественно, я разозлилась, как маленький дьявол, я не собиралась кому-то уступать своих родителей! Я начала показывать, где что лежит, говорила о вещах, о которых не мог бы знать посторонний, притащила из своей комнаты альбом с фотографиями, где мы все вместе. "Да, наверное, ты наша дочка, — согласились в конце концов мои бедные родители. — Но вот она тоже говорит, что наша…" Чужая Сандра хлопала слипшимися ресницами и смотрела так, словно в голове у нее не было ни одной мысли. У мамы с папой вид был не лучше. Я уже поняла, что с ними случилось что-то неладное, и не только с ними — со всеми, кого я видела на улицах. "А может быть, у нас их две? — нерешительно спросил папа. — Как ты думаешь?" "Ну, конечно, две! — с облегчением подхватила мама. — Две Сандры, двойняшки. Не ссорьтесь, девочки, садитесь кушать, а то оладьи остывают". Я показала второй Сандре кулак, но она продолжала молча кукситься. Тогда я сказала, что не собираюсь делиться с ней своими платьицами и куклами, что мое — то мое. "Ты всегда обижаешь сестру", — с упреком заметил папа, и это меня доконало.